Мой сайт

Глобализация – одна из тех действительно глобальных процессов, которые охватывают собой большие пространства современного мира, а потому, она имеет отношение и к русской цивилизации. Но в ней она получает иное звучание, да и выглядит по-другому. Во-первых, здесь нет особой боязни глобализации и антиглобализационные выступления России вряд ли грозят. С чем это связано? А с тем, что имеется иное видение глобализационных тенденций и самого процесса.

Довольно ясным для представителей русской цивилизации представляется довольно многое из того, что не очень понятно как на Западе, так и на Востоке. Начнем с понимания основ глобализации. Вам любой русский скажет, что глобализация имеет в своей основе чрезвычайное усложнение социальной жизни, схожее с неким болезненным состоянием, наблюдающимся у шизофреников и т.п. На чем основано подобная позиция, спросите. Да на повседневном наблюдении. Посмотрите на тех, кого захватила глобализация – они бегают, как очумелые, пытаясь успеть все и везде, не жалея ни себя, ни других. Нам это уже знакомо. Мы, как помните, анализировали подобную ситуацию отсутствия жалости, разворачивающуюся в экстремальных условиях зоны интенсивного диалога культур (на примере чувашского этноса).

В отличие естественных, объективных условий экстремального, условия глобализации создаются самими представителями человеческой расы, вследствие наличия у них таких первичных инстинктов, как страх и агрессия. Кстати, сами данные инстинкты проистекают из определенного взгляда на проблемы жизни и смерти, а потому, проявляются они у представителей различных культур по-разному. Если тот или иной представитель человеческого рода посчитает, что ему что-то угрожает, то моментально включаются механизмы защиты либо просто – агрессии. Если же человек считает, что его завтра ждут худшие условия жизни, то он пытается также компенсировать их более активным проявлением себя и установлением неких гарантийных барьеров на пути сползанию к границе нищеты и социального неуспеха. Когда данные процессы распространяются на большие массы людей во множестве стран, начинается агония поиска лучшей жизни по всему земному шару. Это и понимается как глобализация.

И самим этим явлением люди начинают пугать друг друга еще больше, развивается культура страха, разрушения, которая проявляется в виде различных теоретических конструкций постмодернизма, идеологии войны и т.д. Мы начинаем говорить о «смерти Бога», а затем и о «смерти человека». Как-то само собой из поля зрения выпадают проблемы after-постмодернизма и «поиск человека» превращается в абсурд, ибо делается вывод о изначальной ущербности, болезненности природы человека и т.д. При этом указывается на неимоверный разброс интересов и желаний человека, которые привели его на грань самоуничтожения. Это не лучшая схема изложения проблем глобальных процессов, даже с точки зрения методологии, не говоря об интересах больших масс, культур и цивилизаций.

Да, нам кажется, что глобализация – закономерный процесс стирания границ, который приведет нас к лучшему обустройству жизнедеятельности всех на планете, она ведет к порядку и процветанию, царству духовного и т.д. Но, спросите у идеологов глобализации, где же начался данный процесс, и что им движет, многие из них назовут тысячи мест и причин, но единства мнений так и не будет. Основной вывод по этому процессу – что он нам непонятен и не подконтролен. Глобализация даже не поддается изучению в силу того, что у него не выявлено ни устойчивых параметров, ни границ, ни единых законов функционирования. В этих условиях мы рискнем предположить, что глобализация развивается не вследствие того, что кто-то стимулирует эти процессы, а вопреки ожиданиям. Это объективный процесс, который не запущен людьми и его невозможно остановить усилиями людей.

Вы скажете, что можно привести бесконечное количество примеров, доказывающих обратное. Уже то, что вы можете привести бесконечное количество аргументов, говорит об обратном; у нас нет единственного аргумента, который опровергал бы данный вывод. Но, для большей наглядности, рассмотрим основные контраргументы, которые можно выдвинуть против объективности процесса глобализации. В-первых, вы скажете, что их запустили деньги, умные головы банкиров и так называемых «тайных правителей мира» и т.д. Давайте не обольщаться – все они также являются представителями человеческого рода, а не прилетели к нам с другой Галактики. Ничто человеческое им не чуждо, и деньги позволяют получать нам все, что нам кажется необходимым для такого сценария жизнедеятельности, который мы строим себе сами. Но это только кажется. Нам многое только кажется. Как только вы достигаете одного из оптимальных режимов жизнедеятельности в рамках построенного вами сценария жизни, как все начинает рушиться.

Начальной точкой глобализации явилось не разрушение той или иной географической либо психологической границы, им явилось достижение чего-то. Любое достижение рождает распад, ибо оно монолитно. Т.е. достижение человека не может выходить за рамки действия сил природы и ее законов тоже. Еще проще – распад (хаос) и структурирование (созидание) являются двумя сторонами одного и того же процесса. Совсем для «простых людей» - жизнь и смерть идут рука об руку, без жизни – нет смерти, без смерти – нет жизни.

Теперь о механизмах развития глобализации с точки зрения российских исследователей, представителей русской цивилизации. Имеется много пластов культуры, как ранних, так и более поздних, и все они функционируют совместно, во все периоды жизнедеятельности культуры и цивилизации. Но природа данных пластов различна – если более поздние замешаны на технологиях, в том числе – информационных, то более ранние – имеют религиозную, либо вовсе традиционную основу. Когда начинается разрушение культурных устоев, первыми всегда уходят последние пласты, в нашем случае – постмодернисткая и информационная (постиндустриальная). Здесь не стоит придираться к терминологии – констатируется лишь наличие тенденции ухода поверхностных пластов, не имеющих глубинной основы.

Если не вдаваться в дотошное разбирательство всех слоев и пластов – то следующими после обозначенных вы увидите пласты культуры, цивилизации, корнями которых является вера (и основанные на них – религии). Данные пласты уязвимы в силу того, что вера привела к появлению множества религий, что может повлечь за собой, как и в Средневековье, множество войн и межрелигиозных конфликтов. Вторая причина их уязвимости более глубинная – они основаны на вере, которая сама не имеет рациональную почву. Т.е. верят не потому, что это помогает выживать в экстремальных условиях, а вопреки этому. Вера дает временную иллюзию защищенности, которая может превратиться в фанатизм либо полную беспомощность. И то и другое приводят к печальному финалу.

Подходим к основному – пластам культуры, которые не основаны ни на информации, ни на вере, они основаны на доверии людей друг к другу. Данные пласты культуры называют по-разному: и архаическими, и первобытными, в основном вкладывая в эти термины негативный смысл недоразвитости, наивности, примитивности и т.д. Что тут сказать, если наиболее удачной сделкой всех времен и народов была провозглашена сделка по купле острова Манхэттен за бусы и побрякушки стоимость в несколько сот долларов, а может и меньше. На языке коренных народов это называется по одному, но мы с вами должны через века отдавать себе отчет в том, что их просто обманули. Хотя опять скажете, что в то время и в тех обстоятельствах данная сделка была честна. Стороны не переубедить. Но переходим обратно  к России и традиционной культуре.

Культура, основанная на традициях и обычаях, как это не парадоксально звучит, довольно распространенное явление и сегодня. Подобная культура, кроме России существует почти во всех восточных цивилизациях, а там, как мы понимаем, проживает основная часть населения всего земного шара. Деление обществ на традиционные (древние) и нетрадиционные (модерновые)[1], привело лишь к тому, что на Западе традиция, хотя и воспринимается как нечто подвижное и вариативное, по-прежнему лишено собственной структуры, собственной сущности. Э. Шилз прямо пишет, что традиция не является чем-то саморепродуцирующимся и самовырабатывающимся, только живущее, познающее, обладающее желаниями человеческое существо может воспринять традицию и модифицировать ее. Традиция развивается потому, что тот, кто является ее носителем, стремиться создать что-то лучшее, более подходящее[2].

Однако, в 60-70-х годах ХХ века востоковеды и африканисты, которым приходилось непосредственно в ходе полевой работы изучать те самые общества, которые обычно и называли традиционными [3], начали склоняться к иному мнению. А в начале 80-х годов ХХ столетия, предлагая концептуальные положения традиционалистики, как науки, Э.С. Маркарян , как представитель русской цивилизации, вынес на обсуждение тезис о том, что культурная традиция продолжает оставаться универсальным механизмом[4]. Традиция в данном контексте автоматически определялась в качестве механизма самосохранения, воспроизводства и регенерации этнической культуры как системы[5].

Традиционалистика, по довольно странному, на первый взгляд, стечению обстоятельств, развивалась в русской цивилизации на ее окраине, на Кавказе. Теперь вы понимаете, что это довольно закономерно. Исследования на Кавказе не завершились до сих пор и мы вынуждены рассмотреть их не только по вышеуказанным причинам. Исследования традиции в поволжском  «котловане культур» в принципе невозможны, ибо затрагивают сами основы российской государственности, а также сами традиции закрыты от постороннего взгляда в кокон одной большой традиции – скрытности, чего не скажешь о Кавказе.

Кстати, и на Кавказе часто традиции рассматриваются в аспекте безопасности региона. Так, М.Ю. Вертий рассматривает традиции, обычаи и обычное право Кавказа в аспекте государственно-конфессиональной безопасности. Остановимся на его рассуждениях, так как они раскрывают распространенный взгляд на проблематику. Он изначально говорит об обществе на Северном Кавказе, как традиционном[6]. А сам анализ культуры начинается с установления ценности отдельного индивида в культуре.

М.Ю. Вертий пишет - в традиционных культурах ценность индивида определялась в связи с принадлежностью его к определенной группе, которая функционировала в рамках «культуры стыда». Контроль в ее рамках и сегодня, по его мнению, предельно эффективен, так как не совершавший «постыдные поступки» имеет право на демонстрацию «достоинства», «гордости», а совершавший – строго наказывается, вплоть до изгнания из общины. Но и при наказании достоинство человека не унижается.

Для этого существует не только упрощенная иерархия сословий и отсутствие между ними культурной пропасти, но и сохранился до сих пор морально-этический кодекс, прямо предписывающий строго определенные образцы поступков и складывающихся из них моделей поведения. Строго урегулированы и взаимоотношения человека с окружающей средой и его целенаправленное воздействие на природу с целью жизнеобеспечения, неукоснительны к выполнению нормы традиционных кавказских семейных отношений[7]. Чем же достигается такой порядок в экстремальных кавказских условиях? Наверное, изначальными истинами и нормами норм, которые налагают запрет на разрушение самого основного. Среди них, да простит нам автор, приведший их в конце повествования, мы считаем – одним из главных является своеобразный культ старейшин.

Почему этот культ столь важен? Только ли потому, что они являются хранителями традиционных ценностей. Только ли потому, что данные ценности самодостаточны («безальтернативны») и строги, охватывают все сферы жизни общностей. Наверное, нет. Скорее имеется иной взгляд на реальность, иное мировоззрение. И мы не ошибаемся. Ю.М. Вертий ни с того, ни с другого начинает в разделе об основах кавказских традиций говорить о лектоническом типе коммуникации в регионе, «лектоническом арсенале культур» и собственно лектоне – как методе постижения бытия.

Вначале далее трудно определить за терминологией, что же имеется ввиду. Можно понять, что некий тип коммуникации может иметь особые свойства, при помощи которых он наполняет любую ситуацию действия смыслом и культурно значимым содержанием, устраняет неопределенность и многозначность в ситуациях действия (существования), формирует некий поведенческий тип – тип «мобилизованного человека».

Не особо удивительными являются и такие свойства социально-культурной коммуникации, вследствие которых каждый член социума всегда готов стать деятельным участником какого-либо символизированного либо иного события. Не столь новыми нам покажутся и кодовые события, запускающие их (ритуализированные культы-смыслы – прием гостя, герой, чествование героя, «свадьба», «похороны», «опасность» и т.д.). По сути, автор пишет о прецеденте актуализации культурного опыта всего социума, который рассматривается как личное достижение каждого его члена, когда коммуникация превращается в актуализированную совокупность всей суммы знаний и ценностей культурного наследования, в регулятор всего спектра социальных действий, т.е. в глобальное выражение общей практики социума (рода, племени, этноса). Но здесь речь не может идти о некоей «глобальной» информационной технологии, о некоем способе организации информации, текстов культуры (продуктов разума и духа) в форме глобально-ритуализированной и тотально режиссируемой коммуникации.

Ю.М. Вертий сам вынужден признаться, что даже столь усложненная, отягощенная терминологией форма коммуникации, обозначенная им как лектоническая - это всего лишь особая форма  групповой организации и хранения, групповой актуализации и групповой демонстрации культурного опыта, который не только увеличивает объем культурной информации, но и обеспечивает высокую идентичность культурного сознания индивида и социума, что служит важнейшим условием его самосохранения. Хотя сама коммуникация здесь и выступает как некая семиотика структурирования экзистенциального бытия, ориентированная на самоорганизацию социума в ответ на вызов жизни, властвовала и властвует традиция, который индивид архаического общества беспрекословно подчинялся, так как эти нормы коррелировали с функционированием человеческого организма.

Если мы заглядываем в российские реалии, и не упускаем из виду традиционный характер функционирования русской цивилизации, то нас начинает интересовать не только информационный мир, как мир субъективного отражения, но чувственный мир.

Приходится признавать горькие истины о том, что у современного человека ни на секунду не замолкает внутренний диалог с самим собой. Даже при отсутствии диалога, мы не можем представить себе жизни без мыслей, мышления, которое автоматически вербализуется. В традиционной же культуре при формировании поведенческой модели человек не пользовался внутренней коммуникацией, все происходило помимо сознания. Общесистемный отбор, по мнению российских исследователей, принципиально может быть только эвристическим, а шум просто фильтруется (В.Д. Плахов).

Таким образом, если мы признаем, что на ранних стадиях социогенеза в познании человеком окружающей среды преобладало чувственное начало, автоматически приходится признавать доминирование невербальных, чувственных и иных форм коммуникации, общения, воспитания и т.д. Основные инструменты сводятся к символам, как отдельным проявлениям реальности, жестам, к которым могут относится и вербальные жесты и не столь очевидный «личный пример», рождающий механизм подражания. Ю.М. Вертий пишет, что посредством подражания случайно воспроизведенный акт мог закрепиться в качестве общественной формы действия, нормы, поскольку такой акт служил источником эмоции. Он же во многом определял и психологическую основу власти традиции. Эта власть была эффективным психологическим регулятором, обеспечивающим соблюдение представителями архаических обществ норм поведения.  Механизм привычки обеспечивал не только внутренний психологический контроль за соблюдением индивидом норм поведения, но и контроль со стороны общества, так как индивидуальное отклонение от какого-либо привычного для общества поведения неизбежно вызывало сильную негативную эмоциональную реакцию со стороны других членов коллектива[8].

Отсюда мы приходим и к примечательному выводу о том, что  подчинении индивида политической власти в современных государствах (особенно с авторитарными формами правления) достигается усвоением с раннего детства в большей части бессознательно жестких стереотипных ситуаций и моделей поведения, основанных на психофизиологических механизмах привычного, обыденного поведения. Стоит ли удивляться после этого тому, что власть стоит близко от понятий миф, магия, ритуал, обычай. Скажем, верования и ритуал позволяли и сейчас позволяют придать общественным явлениям символические значения, упорядочить формы их проявления или предотвратить их деструктивные результаты, а обычаи вовсе возведены в ранг нормативных, поддерживаемых и санкционируемых государством норм, ибо они действуют и как общественные нормативно-регулятивные системы, обеспечивающие порядок и контроль за общественным поведением в таких сферах, как быт, хозяйство, обмен и торговля, социальные отношения, религиозная жизнь ит.д. К последним примыкает масса более менее простых общественных привычек, будничных правил, бытовых норм и обыкновений, церемоний, которые имеют скрытый или нечетко выраженный нормативный смысл. Но они уже выполнялись и выполняются не из чувства долга и не вследствие их внешней обязательности и наличия санкции (наказания), а скорее из удовольствия и радости легкого общения, которым сопровождалось их осуществление. Они не являются правовыми обычаями, но действовали и действуют вместе с ними, чтобы снизить до предела порог внутригрупповой напряженности, внести разрядки

 в межиндивидуальные отношения.

Традиции и обычаи - есть часть естественного и органически возникшего устройства, которое осуществляет культурно-историческую трансмиссию и обеспечивает преемственность в процессе бесконечной смены поколений. Нельзя говорить, что они полностью зависимы от людей и их воли, своеволия. И это хорошо видно на примере анализа русской цивилизации. Здесь традиции основаны на изначально тяжелых условиях жизнедеятельности не только вследствие природных факторов, но и вследствие нахождения на границе цивилизаций Востока и Запада. А потому можно утверждать, что русская цивилизация является центром глобализации, а не наоборот. На чем основан столь парадоксальный вывод?

Он основан на аксиоме всех новейших воззрений, в том числе и социолого-культурных, цивилизационных - о том, что продуктивен хаос, а не порядок. Порядок никогда ничего не рождает, именно хаос рождает новый порядок, а не наоборот. В России, где изначально жизнедеятельность общества носит хаотический характер, складывались изначальные условия и для глобализации и для стабилизации, упорядочения, как антипода хаоса. Что имеется ввиду? Дело в том, что огромные территории России в свое время поглотили множество культур со стороны, затем так называемая «русская цивилизация», которая, как мы видим, только условно может быть обозначена как «русская», стабилизировала ситуацию в регионе. Теперь, когда начались процессы распада, она начинает снова поглощать извне множество представителей иных культур. В итоге данного процесса возникает «воронка», засасывающая и наличные границы. Европейский союз вынужден объединяться перед опасностью  падения в хаос также, как и китайская.

Итоговое утверждение по взаимосвязи глобализационных процессов и процессов внутри русской цивилизации весьма жизнеутверждающее – нас впереди ждет полный провал в хаос с последующим установлением нового, пока еще не известного нам порядка. И не стоит думать, что тот порядок будет схож хотя бы с одним из тех, которые сконструированы в голове того либо иного представителя человеческого рода, с той же достоверностью разработку видения того порядка можно было бы поручить суперкомпьютеру.