Мой сайт

Модели-теории различаются лишь по степени близости к действительности. А потому в зарубежных странах принято строить концепции, полнота информационной насыщенности которых (степень изоморфизма) может меняться по ходу поступления новых исследований[1]. Ввиду того, что дискуссия о приоритетности модели либо концепции в полном разгаре, нам придется принять сторону российских исследователей и практиков уголовно-исполнительной сферы, но попытаться при этом достичь высокой степени достоверности. А потому нам не обойтись построением лишь одной модели. Их будет как минимум четыре: правовая, так как мы рассматриваем ресоциализацию в рамках правовых механизмов; антропологическая – так как мы выбираем в качестве объекта ресоциализации осужденного, принадлежащего к роду человеческому; социологическая – так как ресоциализация отдельного индивида происходит в рамках общества в соответствии с требованиями последнего; культурологическая (цивилизационная) – так как ресоциализация иначе понимается как энкультурация и участие в общем процессе передачи культуры от поколения к поколению.

Сразу же возникает вопрос о приоритетности той или иной модели. В рамках специальности мы могли бы сказать, что более приоритетным является правовая модель-теория, но это подразумевало бы ограничение рамок исследования и наличие искаженного, чисто юридического мировоззрения[2], а потому придется начинать с антропологической либо иной другой. В соответствии с приоритетностью объекта исследования мы предпочтем первый вариант.

Создание антропологической модели-теории ресоциализации осужденных связано с концептом человека[3], лишь затем могут быть введены схемы рассуждения[4]. В настоящее время человек на Западе начинает пониматься больше как мыслящая система в мире информации[5]. Вряд ли подобное понимание нас устроит. Наличный концепт человека должен быть более реалистичным. Представляется целесообразным при анализе процессов ресоциализации применение концепта «человека перехода» – человека непостоянного, исчезающего и появляющегося вновь для социальной жизни[6]. С.А. Смирнов объясняет данный феномен тем, что «Я как субъект, движущийся к будущему, к себе иному, вне меня положенному, чтобы ухватывать и понимать шаги движения, должен делать при этом каждый раз рефлексивные шаги назад, чтобы обращаться вперед»[7].

Индивид имеет механизмы временного либо постоянного ухода из социальной жизни, которые могут быть классифицированы на: а) материальные и б) нематериальные. Среди первых наиболее наглядными являются пространственная изоляция (уход в монастырь, в тайгу, пещеру), которая на Руси всегда не только имела место, но и пользовалась успехом вследствие масштабности территории; суицид, который в последнее время тоже пользуется большим успехом, и т.д. Среди вторых выделяются коммуникативная, социальная изоляция и т.д., которые достигаются при тех или иных измененных состояниях сознания, психических заболеваниях и т.д.

Технологически оформленная социализация (социально организованная трансляция социального опыта) все более размывается в стохастической ее части (стихийном процессе приобщения к культуре), где более актуализируются факторы развития (индивидуализации)[8].

Среди осужденных появляются те, которые не только полностью изолируют себя от каких-либо контактов[9] либо вовсе пытаются уничтожить себя физически. Игнорировать данную проблему далее не представляется возможным, так как она ставит, по сути, вопрос об исполнимости наказания в виде лишения свободы.

Если мы не упустили ресоциализируемое лицо, то можем приглядеться к нему, понять, что он как объект всего живого обладает фундаментальным качеством – способностью к развитию. Одной из известных моделей в данной сфере можно считать модель А. Маслоу, указывающую на наличие в структуре потребностей любого индивида естественных, социальных и метапотребностей. Приходится говорить о том, что без удовлетворения естественных потребностей в виде физиологических потребностей и потребности в безопасности мы не можем говорить о социализации-ресоциализации, а без последнего – не может быть и речи о более высоких потребностях, отсутствие удовлетворения которых снова возвращает ресоциализируемого в состояние «томления души», метанию в поисках «пятого угла», уходу в «романтику» агрессии, деструкции или саморазрушения[10]. То есть, для анализа потребностей в принадлежности и причастности, которые и лежат в основе ресоциализации, а значит и всех иных проблем необходим хотя бы первый уровень потребностей[11]. Если еще проще – невозможно говорить о ресоциализации осужденных, если они будут голодны и жить в холоде.

При переходе к основам социальной модели-теории ресоциализации сразу же возникает множество новых проблем. Они могут быть как чисто теоретического, так и прикладного характера. К ним относятся, прежде всего, проблема ожиданий общества и связанная с ним проблема цели уголовного наказания, а также вытекающая из них проблематика реализуемости уголовного наказания. Последняя и рождает многострадальную проблему реформирования уголовно-исполнительной системы опять же в соответствии с требованиями общества либо без их учета.

Первые теории о наказании и его целях опирались на постулаты Ветхого Завета, где наказание понималось как воздаяние за зло, а устрашение предполагалось по принципу Талиона[12]. В дальнейшем представители классической школы уголовного права отстаивали точку зрения, согласно которой наказание означает «кару» и «страдание», представители позитивной – что наказание есть превентивная и репрессивная оборона. В странах обычно-традиционного права по-прежнему сохранялась регуляция общественной жизни в большей мере при помощи этических норм.

В России воззрения как западных, так и восточных правоведов соединились[13]. Долгое время преобладала точка зрения, представленная ярче всего высказыванием академика А. Я. Вышинского в 1937 году: «наше наказание не есть буржуазное наказание, оно вовсе не лишено моментов педагогического характера. Наоборот, наше наказание тем то и отличается от наказания буржуазного, что оно заключает в себе нечто такое, что не свойственно юстиции капиталистического строя, именно это – воспитательное воздействие. Поэтому само наказание по советскому праву должно быть организовано так, чтобы оно было разумным, то есть, чтобы оно могло воспитывать. Даже тогда, когда назначают наказание в виде лишения свободы на неопределенное количество лет, необходимо «организовать отсиживание этих лет не так, чтобы человек в конце концов превратился в какую-то тень человека, абсолютно бесполезного впоследствии для общества, а нужно сделать наоборот, так, чтобы он вышел из этого испытания окрепшим физически и морально, иначе говоря перевоспитавшимся»[14].

Можно сказать, что наше исследование также полностью направлено на то, чтобы разработать механизм возврата осужденного обратно в общество в указанном виде. Но, при этом, наряду с А.Н. Алексеевым, А.А. Герцензоном, М.Д. Шаргородским, А.Л. Ременсоном, А.А. Пионтковским, И.С. Ноем и другими мы являемся сторонником исключения кары из числа целей наказания[15]. Произошел отказ от объективного момента целеполагания, которое должно учитывать будущее состояние общества, системы[16]. По нашему мнению, цель исправления осужденного необходимо вывести за пределы части уголовно-правовой и уголовно-исполнительной сферы, касающейся ресоциализации осужденных[17]. Иследователи пишут, что основным недостатком определения содержания цели исправления, как социально желаемого результата, является отсутствие хотя бы приблизительного критерия, по которому можно было бы предполагать возможность достигаемости поставленной цели[18]. Мы придерживаемся того же мнения.